Лекарь. Ученик Авиценны - Страница 152

152

— Рези, — заметил аль-Джузджани. — Вот вам пример того, как рези в животе высасывают душу. Сколько ему лет?

Крестьянин, и испуганный, и польщенный тем, что к нему обратились, ответил, склонив голову:

— Ему пошла девятая весна, благородный господин.

— Давно ли болен?

— Две недели. От такой же боли в боку умерли два его дяди и мой отец. Боль страшная. Приходит и утихает, потом снова. Но три дня назад боль пришла и больше не уходит.

Служитель робко обратился к аль-Джузджани, желая, без сомнения, чтобы они побыстрее закончили с мальчиком и продолжили обход. Он доложил, что кормят ребенка только шербетами из сладких фруктов.

— Все остальное, что бы он ни проглотил, тут же исторгает, тем или иным путем.

Аль-Джузджани кивнул.

— Осмотри его, Иессей.

Роб стащил с мальчика одеяло. Под подбородком у Билала был шрам, давно уже заживший и никак не связанный с нынешним заболеванием. Роб положил руку на исхудавшую щечку мальчика, Билал попытался пошевелиться, но ему не хватило на это сил. Роб похлопал его по плечу:

— Горячий.

Медленно прощупал пальцами все тело. Когда дошел до живота, мальчик вскрикнул от боли.

— Низ живота мягкий слева, но очень твердый справа.

— Это Аллах хотел защитить больное место, — отозвался аль-Джузджани.

Роб как можно осторожнее прошелся пальцами по животу, определив границы больного участка — от пупка через всю правую половину живота — и жалея, что каждым касанием причиняет ребенку боль. Потом повернул Билала, и все увидели, что задний проход красный и воспаленный.

Накрыв мальчика одеялом, Роб взял его маленькие руки в свои и услышал, как Черный Рыцарь снова хохочет над ним.

— Он умрет, о благородный господин?

— Да, — ответил Роб, и крестьянин молча кивнул.

Никто не улыбнулся, когда он высказал свое мнение. С тех

пор как они вернулись из Шираза, Карим и Мирдин рассказывали кое о чем другим, и их рассказы передавались из уст в уста. Роб заметил, что никто уже не позволял себе насмехаться над ним, если он осмеливался предсказать чью-то смерть.

— Элий Корнелий Цельс описал боль в боку в своих трудах, кои необходимо прочитать, — наставительно произнес хаким аль-Джузджани и перешел к следующей циновке.

Когда завершился осмотр последнего пациента, Роб отправился в Дом мудрости и попросил библиотекаря Юсуфа аль-Джамала помочь отыскать, что писал римлянин о боли в боку. Он был восхищен, когда узнал, что Цельс вскрывал мертвецов, дабы продвинуться в своих познаниях. И все же об этом конкретном заболевании известно было не так уж много. Цельс описал его как расстройство толстого кишечника в области слепой кишки, сопровождающееся бурным воспалением и острой болью в правой части живота.

Роб, дочитав до конца, пошел снова туда, где лежал Билал. Отец уже ушел. Над мальчиком навис, как огромный ворон, суровый мулла, читавший стихи из Корана, а Билал тем временем сердито рассматривал его черные одежды.

Роб так передвинул циновку, чтобы мальчик не видел муллу. На низком столике служитель оставил три круглых, как шары, персидских граната — их полагалось съесть на ужин. Роб взял их и стал подбрасывать по одному, пока они не образовали непрерывный круг — из одной руки в другую через голову. Вспомним доброе старое время, Билал. Роб давно уже не жонглировал, отвык, но всего с тремя гранатами он справлялся без труда и теперь. Он даже проделывал с гранатами всякие хитрости.

У мальчика глаза от восхищения стали такими же круглыми, как гранаты.

— Чего нам не хватает? Напева!

Персидских песен он не знал, а требовалось что-нибудь бодрое. И из уст Роба вырвалась старая непристойная песенка, которую некогда напевал Цирюльник:

Взглядом ты меня раз приласкала,
Нежно руками потом обнимала,
Буду тебя я вертеть, тормошить,
Поздно, милашка, пощады просить.

Не очень-то уместная песенка у постели умирающего мальчика, но суровый мулла, недоверчиво взиравший на выходки Роба, своими молитвами придавал торжественность моменту, а Роб вносил нотку жизнерадостности. К тому же слов все равно никто здесь не понимал, так что о нарушении приличий и речи не было. Он долго развлекал Билала, как умел, а потом по телу мальчика прошла последняя судорога, заставив его выгнуться дугой. Роб, все еще напевая, увидел, как гаснет биение жилки на шее.

Он закрыл Билалу глаза, вытер ему нос, распрямил выгнувшееся тело и обмыл его. Потом причесал мальчика и аккуратно подвязал тряпицей нижнюю челюсть.

Мулла по-прежнему сидел со скрещенными ногами, нараспев читая Коран. Глаза его метали молнии — он мог молиться и испытывать ненависть одновременно. Он, конечно же, подаст жалобу на зимми, который совершал святотатство, но из этой жалобы, сказал себе Роб, не будет видно, что перед самой смертью Билал улыбнулся.

***

Четыре ночи в неделю евнух Вазиф приезжал за Робом, и тот до раннего утра гостил в башне гарема.

Они давали друг другу уроки языка.

— Это пенис.

— Нет, — смеялась она. — У тебя лингам. А это моя йони.

Она утверждала, что они отлично подходят друг другу.

— Мужчина подобен либо зайцу, либо быку, либо коню. Ты подобен быку. Женщина же подобна либо лани, либо кобыле, либо слонихе. Я подобна лани, и это хорошо. Трудновато было бы зайцу доставить удовольствие слонихе, — вполне серьезно рассуждала она.

Она учила его, он учился, будто снова вернулся в детство, когда еще ничего не знал о любви. Она проделывала такое, что Роб видел только на картинках в книге, купленной на майдане, и кое-что такое, чего в той книге не было. Она показала ему кширанираку, «объятия молока и воды», любимую позу супруги индусского бога Индры. И аупариштаку, слияние ртов.

152