Лекарь. Ученик Авиценны - Страница 39

— Надеюсь, ее хватит, — озабоченно проговорила она. — Ты ведь вырос, теперь ты выше Цирюльника. — Схватила свои мерные ленты, отметила ширину плеч, обхват талии, длину рук и ног. — Получатся узкие штаны, просторная куртка и плащ. То-то славный будет у тебя наряд!

Роб кивнул и поднялся, не очень-то желая уходить.

— А что, Цирюльник тебя заждался?

Он объяснил, куда и зачем поехал Цирюльник, и Эдита махнула ему рукой, чтобы сел снова.

— Уже обедать пора. Я, конечно, не предложу того, чем он тебя кормит: свеженькой прожаренной говядины, как у короля, язычков жаворонков и жирных пудингов, — ты просто разделишь со мной ужин деревенской женщины.

Она достала из шкафчика лепешку и послала Роба под дождь: у родника был сарай, где она хранила сыр и кувшинчик молодого сидра. В сгущающейся темноте он два раза натыкался на ивы, ломая тонкие ветви; вернувшись в дом, нарезал сыр ломтиками, положил на лепешку, тоже нарезанную ломтиками, и нанизал все вместе на прутья, чтобы обжарить над огнем. Эдита улыбнулась, глядя на него:

— Ах, этот человек оставил на тебе неизгладимую метку.

— Но ведь в такую ночь вполне разумно разогреть еду, — Улыбнулся Роб ей в ответ.

Они поели, попили, а потом просто сидели за столом и оживленно беседовали. Роб подбросил дров в огонь, который начал шипеть и дымить из-за того, что в дымовую дыру лил дождь.

— Непогода разгулялась, — заметила Эдита.

— Да уж.

— Плохо идти домой в темноте, да еще в такую бурю.

Робу приходилось ходить и в более темные ночи и под куда

более сильным ливнем.

— Похоже, снег начинается, — сказал он.

— Значит, ты останешься здесь. И мне веселее.

— Спасибо вам.

Он, оцепенев, прошел снова к роднику, отнес остатки сыра и сидра, не осмеливаясь дать волю мыслям. Когда он вернулся в дом, Эдита снимала платье.

— Ты бы лучше снял с себя все мокрое, — сказала она, и, оставшись в одной ночной сорочке, преспокойно легла в постель.

Роб сбросил вымокшие штаны и куртку и разложил их по одну сторону круглого очага. Голый, он поспешил в постель и лег, дрожа, рядом с Эдитой между кожаными покрывалами.

— Холодно!

— Тебе и холоднее бывало, — улыбнулась она. — Когда я заняла твое место на ложе Цирюльника.

— А меня тогда отправили спать на полу, и ночь еще была такая морозная! Да, холодно было.

Эдита повернулась к нему.

— «Бедный малыш, растет без матери», — вот о чем я думала. Мне так хотелось пригреть тебя на ложе.

— Вы тогда протянули руку и погладили меня по голове. Она тотчас положила руку на его голову, пригладила ему во

лосы, прижимая Роба лицом к своему теплому телу.

— На этом ложе я нянчила своих сыновей. — Она закрыла глаза. Потом развязала ворот сорочки и дала ему грудь, уже несколько отвислую.

Ощущение живой плоти во рту пробудило в нем (или ему так показалось?) давным-давно забытые младенческие воспоминания. Роб почувствовал, как защипало под веками. Эдита взяла его за руку, приглашая познакомиться с ее телом.

— Вот что ты должен делать. — Глаз она при этом не открывала.

В очаге громко треснуло поленце, но они этого даже не услышали. Намокший очаг немилосердно дымил.

— Легонько и терпеливо. Кругами, как ты и делаешь, — мечтательно говорила Эдита. Роб, несмотря на холод, отбросил и покрывало, и ее сорочку.

С удивлением увидел, что у нее толстые ноги. Его глаза вслед за пальцами изучали ее. Женское естество походило на то, что он себе представлял, но в свете очага сейчас можно было рассмотреть все в подробностях.

— Быстрее... — Она бы и еще что-то добавила, но Роб отыскал ее губы. Они не были похожи на материнские, к тому же Роб заметил, что Эдита проделывает что-то интересное своим жаждущим языком.

Несколько слов, сказанных быстрым шепотом, — и вот уже он оказался на ней, между полных бедер. В дальнейших указаниях нужды не было: повинуясь инстинкту, Роб попал куда надо и толкал, толкал...

Бог хороший плотник, подумалось Робу: ведь женщина была совершенной выемкой, а он — прекрасно подогнанным к этой выемке шипом.

Глаза Эдиты вдруг распахнулись, она посмотрела прямо на Роба. Губы изогнулись в странной усмешке, обнажая зубы, горлом она издала резкий хрипящий звук — Роб решил бы, что она умирает, если бы не слышал такого раньше много раз.

Уже не год и не два он видел и слышал, как другие предаются любви: отец с матерью в их тесном домике, Цирюльник с его бесконечными девками. Он давно пришел к убеждению, что в потаенном женском месте должно скрываться какое-то волшебство — иначе с чего бы мужчины так стремились туда?

Во тьме тайны, покрывавшей ложе Эдиты, фыркая, словно лошадь, от дыма угасающего огня, он почувствовал, как горечь и тяжесть оставляют его, изливаясь прочь из тела. Уносясь в водовороте самой пугающей на свете радости, Роб познал разницу между «наблюдать» и «участвовать».

***

На следующее утро Эдиту разбудил стук в дверь, она прошлепала босыми ногами к двери и открыла.

— Ушел уже? — прошептал Цирюльник.

— Давно, — ответила она, впуская его в дом. — Он уснул мужчиной, а проснулся мальчиком. Пробормотал что-то такое, мол, надо бежать чистить родник, и умчался прочь.

Цирюльник улыбнулся:

— Все прошло хорошо?

Она кивнула с неожиданной застенчивостью:

— Это славно, потому что он уже полностью созрел. И куда лучше ему узнать твою доброту, чем грубость и жестокость первой встречной.

Эдита смотрела, как он достает из кошелька монеты и раскладывает на столе.